«Ну и девка». Ушла на фронт в 17 лет и стала санинструктором
— В 1941 году мне исполнилось 16 лет. Нападение немцев оказалось очень неожиданным, потому что до этого с Германией был заключен договор. Люди считали, что это предательство. А у меня было такое ощущение, что без работы я не выживу. Председатель нашего сельсовета посоветовала мне устроиться на должность фининспектора. На работу взяли даже без паспорта — шла война, и людей в тылу не хватало. Оказалось, что надо выбивать у людей налоги, подписывать их на оборонные займы на большие суммы. А у людей денег катастрофически не хватало. А тут еще похоронки, малые дети, война. Они плачут — и я с ними. Походила так несколько дней и отдала все «талмуды» обратно. И поехала в Рязань. Устроилась в типографию. Когда немцы близко подошли к городу, предприятие решили эвакуировать на Урал. Но я подумала, что не хочу в тыл голодать и мерзнуть, и попросилась на фронт. В военкомате сначала только усмехнулись — тебе 18 нет. Куда? На фронт? На оборону Москвы? Ты что, с ума сошла? А я расплакалась, но потом взяла себя в руки и говорю, что могу винтовку и разобрать, и собрать — этому меня научили в техникуме. Разобрала, собрала, на стрельбище выбила девятку. Военком говорит: «Ну и девка». И отправили меня на фронт.
Зинаида служила санинструктором в инженерно-саперных войсках. Она прошла сражения под Москвой. После были Тула, Смоленск, Бобруйск и освобождение Гродно. День Победы она встретила в Берлине.
— Что я помню о войне? Если честно, то страшно вспоминать. Что такое собирать трупы? Выносить раненых? Иногда бытовые условия были просто ужасными — палаток на всех не хватало. Вот например, мы освобождали Смоленск — дождь, снег, грязь. Наступила передышка, но условий для отдыха — никаких. Смоленск переходил из рук в руки 8 раз. Мы даже не ожидали, что в конце концов возьмем его окончательно. Временами доводилось спать под стогом сена. Вся одежда на нас была мокрая, а просушить ее совершенно негде. А я же пошла на фронт, болея туберкулезом. Но скрыла этот факт — сестра сделала за меня флюорографию. Тогда я думала: какая разница, умру я от болезни или погибну в бою. На фронте время летело очень быстро. Было не до болезни, моя хворь отошла куда-то на задний план, главным было другое — как выжить при бомбежке, обстреле, когда пули свистят над головой. Когда теперь спрашивают, как это было на войне, я не могу объяснить словами. Казалось, что все чувства притуплены и уже не реагируешь на смерть товарищей, а только думаешь о том, чтобы выжить самой. Мама дала мне на фронт иконку, которая прошла со мной все испытания. Она и сейчас со мной. Может быть, она мне помогла в тот момент, когда меня ранило в голову. Я тогда вытаскивала замкомандира. Один осколок так и остался внутри. Я все просила вынуть его — уши, знаете ли, закладывает, — но врачи говорят, что уже поздно его доставать, можно повредить нерв. Так и хожу с таким напоминанием о войне.
Стоя на высоком берегу Немана, Зинаида вспоминает о том, как форсировали реку летом 1944 года: несколько раз строили понтонные мосты, но немцы постоянно их разрушали, обстреливали сверху. Тогда мост построили под Гожей. Много солдат погибло при переправе через реку — многие просто не умели плавать. Это ведь в расчет никогда не бралось, умеешь ты плавать или нет.
— Но я всегда оставалась оптимистом, несмотря на то, что видела и что пережила. Старалась не сетовать и не говорить, что мне плохо. Всегда — хорошо. Надо так думать и так говорить. Родина у нас одна и её надо любить, оберегать любой ценой.