Страшно, невозможно представить, что чувствовал отец, в одночасье лишенный семьи и всего, что любил, ради чего жил на свете. Но это осознание приходит сейчас, ко взрослому человеку. А тогда нам, детям, было просто страшно. Экскурсовод вела нас по улице от дома к дому, вернее, от остова к остову. Рассказывала, какие семьи в них жили, сколько подрастало детей. Рядом зеленели деревья и кусты, и я представляла, как в этих дворах играли мои тогдашние ровесники, как мамы звали их в дом, завидев приближение карателей, и как потом их всех с криками гнали по улице в тот самый сарай. И какой ужас охватил их, когда сарай поджигали.

С тех пор прошло много лет. Уже в двухтысячных мне довелось еще раз до дрожи близко прикоснуться к Хатынской трагедии. К другой, жестокой и кровавой ее стороне. Это было знакомство с ветераном партизанского движения, много лет после войны работавшим следователем по особо важным делам Гродненского УКГБ, Евгением Николаевичем  Далидовичем. Так случилось, что именно он, работая над раскрытием преступлений карателей в Гродненской и Минской областях, обнаружил в архивных документах запись: «22 марта 1943 года 118-й карательный полицейский батальон под командованием Эриха Кернера совершил акцию против партизан и населения в деревне Хатынь». С этой ниточки начались поиски извергов, которые заживо спалили более сотни ни в чем не повинных людей, а потом жгли и убивали дальше. Расстрел был справедливым возмездием для этих человекозверей.

И очень верно то, что сегодня наши гродненские дети вновь едут в Хатынь. В Шауличи, Княжеводцы, Зиняки, Ятолтовичи…  Да, это страх и боль, от которых мы их десятилетиями берегли. Но это горе не должно становиться чужим, уходить в историю. Пусть они пройдут от одного сожженного двора к другому, услышат плач и крик своих далеких ровесников. Пусть вырастут с этой генетической памятью в сердце. Эта боль научит тому, что нет ничего дороже своей земли, нужнее мира и покоя,  и нет ничего важнее, чем воля и долг свою Родину сберечь.