Учащиеся колледжа, заведующая музеем колледжа бытового обслуживания Лариса Хотько, председатель комиссии Гродненского областного совета ветеранов по увековечению памяти защитников отечества и жертв войн подполковник в отставке Владимир Сытых в гостях у Зинаиды Тимофеевны в 2019 году
«Гісторыя майго жыцця» — это женские истории о прожитом времени, рассказы о том, как складывались женские судьбы на фоне больших исторических потрясений ХХ века. Гродненка Зинаида Тимофеевна Судакова, которой 95 лет. Ее жизнь совпала со многими драматическими событиями в истории страны, но, несмотря на все тяготы и лишения, она сумела сохранить оптимизм и бодрость духа.
Сейчас Зинаида Тимофеевна живет в гродненском «Доме ветеранов» в светлой двухкомнатной квартире. Говорит, что о лучшем жилье и не мечтала, и вспоминает, как 8 лет мыкалась по съемным углам с тремя детьми. 30−40−50-е годы прошлого века для нас такая же история, как события столетней давности, а для Зинаиды — это воспоминания, живые картинки, которые отчетливо возникают в ее памяти.
На столе — чай, пирог, в светлой комнате — тепло и уютно, хозяйка жилья раскладывает старые фотографии, долго на них смотрит и начинает рассказывать о своем детстве. Семья жила в деревне под Рязанью.
— Было нас в семье шестеро детей — три девочки и три мальчика. До революции родители особых проблем не испытывали. У деда была кузница и крепкое хозяйство. Я родилась в середине 20-х годов, а вскоре началась коллективизация. Отца признали сыном кулака, и в колхоз нашу семью не взяли. Однако выгребли все, что было, — мы остались ни с чем. Остро встал вопрос: что делать? Отца в свое время рекрутировали в царскую армию, где он должен был прослужить 25 лет, и его служба проходила в Москве, где в какой-то момент отец стал петь в хоре, который после революции стал называться «Краснознаменным». У родителей к тому времени было уже двое детей. Мама ездила в Москву к отцу, просила вернуться в деревню, но тот не соглашался. А потом все-таки вернулся в деревню и стал строить дом. Когда нас не приняли в колхоз — написал Сталину письмо, после которого мы все же стали колхозниками. А до этого пришлось поголодать — мы в буквальном смысле пухли от голода и питались только тем, что собирали в лесу — ягодами, грибами, щавелем. Да и в колхозе было трудно. Уже в свои 8−9 лет я трудилась на земле. Одежды и обуви не хватало. В семье был принцип — один снимет, второй наденет. А если обуви не хватает на всех, то кому-то приходилось сидеть на печке. Когда пошли в школу, то выбирали разные учебные заведения, чтобы можно было меняться одеждой. Никто не смотрел, что не по размеру, лишь бы была.
О репрессиях, платных операциях и взятках в 30-х годах
— В 1936 году у мамы обнаружили рак. Надо было делать операцию. Но все было платно — может быть, вы удивляетесь, но это было так. Говорили, что надо две коровы продать, а у нас и одной не было. Мама поехала в Рязань, нашла какого-то врача, дала денег ему лично, и уже за саму операцию не пришлось платить. А через месяц произошло нагноение шва, она снова туда поехала. В Рязани жил мой старший брат. И тот день я помню очень четко. Мама только вернулась в деревню, а ей сообщают, что Ваня утонул. Ему было всего 20 лет. Пришлось ехать обратно, жарко, всем плохо, а на похороны собралось чуть ли не полгорода — так горожан впечатлила смерть молодого парня.
В 1937 году в семью Зинаиды постучалась новая беда. Женщина вспоминает, что все было, как теперь показывают в кино — к дому подъехал черный «воронок» и забрал отца.
— Мы остались одни с мамой. Папа не вернулся. Его посмертно реабилитировали в 1954 году. Нам сообщили только то, что его гнали по этапу на фронт. И где-то там он вроде бы и умер. Как оно было на самом деле — теперь установить сложно, но, может быть, отец был расстрелян вскоре после ареста. Тут можно лишь добавить, что нас какие-то другие репрессии после этого не коснулись, несмотря на то, что мы стали семьей врага народа.
«Ну и девка». Ушла на фронт в 17 лет и стала санинструктором
— В 1941 году мне исполнилось 16 лет. Нападение немцев оказалось очень неожиданным, потому что до этого с Германией был заключен договор. Люди считали, что это предательство. А у меня было такое ощущение, что без работы я не выживу. Председатель нашего сельсовета посоветовала мне устроиться на должность фининспектора. На работу взяли даже без паспорта — шла война, и людей в тылу не хватало. Оказалось, что надо выбивать у людей налоги, подписывать их на оборонные займы на большие суммы. А у людей денег катастрофически не хватало. А тут еще похоронки, малые дети, война. Они плачут — и я с ними. Походила так несколько дней и отдала все «талмуды» обратно. И поехала в Рязань. Устроилась в типографию. Когда немцы близко подошли к городу, предприятие решили эвакуировать на Урал. Но я подумала, что не хочу в тыл голодать и мерзнуть, и попросилась на фронт. В военкомате сначала только усмехнулись — тебе 18 нет. Куда? На фронт? На оборону Москвы? Ты что, с ума сошла? А я расплакалась, но потом взяла себя в руки и говорю, что могу винтовку и разобрать, и собрать — этому меня научили в техникуме. Разобрала, собрала, на стрельбище выбила девятку. Военком говорит: «Ну и девка». И отправили меня на фронт.
Зинаида служила санинструктором в инженерно-саперных войсках. Она прошла сражения под Москвой. После были Тула, Смоленск, Бобруйск и освобождение Гродно. День Победы она встретила в Берлине.
— Что я помню о войне? Если честно, то страшно вспоминать. Что такое собирать трупы? Выносить раненых? Иногда бытовые условия были просто ужасными — палаток на всех не хватало. Вот например, мы освобождали Смоленск — дождь, снег, грязь. Наступила передышка, но условий для отдыха — никаких. Смоленск переходил из рук в руки 8 раз. Мы даже не ожидали, что в конце концов возьмем его окончательно. Временами доводилось спать под стогом сена. Вся одежда на нас была мокрая, а просушить ее совершенно негде. А я же пошла на фронт, болея туберкулезом. Но скрыла этот факт — сестра сделала за меня флюорографию. Тогда я думала: какая разница, умру я от болезни или погибну в бою. На фронте время летело очень быстро. Было не до болезни, моя хворь отошла куда-то на задний план, главным было другое — как выжить при бомбежке, обстреле, когда пули свистят над головой. Когда теперь спрашивают, как это было на войне, я не могу объяснить словами. Казалось, что все чувства притуплены и уже не реагируешь на смерть товарищей, а только думаешь о том, чтобы выжить самой. Мама дала мне на фронт иконку, которая прошла со мной все испытания. Она и сейчас со мной. Может быть, она мне помогла в тот момент, когда меня ранило в голову. Я тогда вытаскивала замкомандира. Один осколок так и остался внутри. Я все просила вынуть его — уши, знаете ли, закладывает, — но врачи говорят, что уже поздно его доставать, можно повредить нерв. Так и хожу с таким напоминанием о войне.
Стоя на высоком берегу Немана, Зинаида вспоминает о том, как форсировали реку летом 1944 года: несколько раз строили понтонные мосты, но немцы постоянно их разрушали, обстреливали сверху. Тогда мост построили под Гожей. Много солдат погибло при переправе через реку — многие просто не умели плавать. Это ведь в расчет никогда не бралось, умеешь ты плавать или нет.
— Но я всегда оставалась оптимистом, несмотря на то, что видела и что пережила. Старалась не сетовать и не говорить, что мне плохо. Всегда — хорошо. Надо так думать и так говорить.
О несбывшейся любви и любви к мужу
С будущим мужем Зинаида познакомилась в своем батальоне. Он заведовал снабжением подразделения. После войны расписались. Свадьба была скромной — молодожены вечером посидели на кухне, выпили чая — на этом праздничный вечер и закончился.
— На войне мы дали друг другу слово: останемся живы — поженимся. Он был из Ленинграда. Отец его умер в блокаду, а мать — намного раньше, так что он и сестра воспитывались в детдоме. После войны ему не было куда ехать, да и мою квартиру в Рязани разбомбили. Работал председателем колхоза, а потом ему предложили должность в Гродно, вот мы и переехали сюда. Было странно сначала ходить по улицам, где когда-то шли бои. Я иногда и сейчас, когда еду в транспорте, вижу перед глазами те события. С мужем мы прожили тридцать лет. Многое пережили — съемное жилье, безденежье, дефицит. Он умер от рака, уже 30 лет прошло с того момента. Я привыкла уже жить одна, сама зарабатывала, сама как-то выкручивалась.
Чем старше мы становимся, тем чаще вспоминается молодость — и это естественно. Вот и Зинаида говорит о танцах на войне и об ухажерах, которые не обделяли ее своим вниманием.
— Но серьезных кавалеров я старалась не заводить. Было очень много случаев, когда девочки уезжали домой с «приданым». Я этого очень боялась. Дома проблем бы не было, но я была очень строгая в отношениях. Был один очень прыткий ухажер, так за свои «поползновения» получил по физиономии. Всех держала на расстоянии. Было такое, что и начальство клинья подбивало, но я решила, что у меня будет только один муж, а все остальное — баловство. Конечно, я еще раздумывала, выходить ли мне замуж за моего «снабженца», потому что был у меня тогда парень. Мы с ним долго переписывались: он служил в морфлоте. Но его ранило, он остался без ноги. Родители забрали его в Москву, а мне он написал, чтобы я больше его не беспокоила. Я еще долго переписывалась с его сестрой, но с ним ничего не получилось.
Была ли в моей жизни настоящая любовь? Наверное, нет. Жили мы материально тяжело, думали о каких-то элементарных вещах, было не до чувств. Да и желания влюбиться особо не приходило. Конечно, хотелось, чтобы в жизни появился прекрасный принц, который ухаживал бы, заботился и обеспечивал. Но не сложилось. А муж не понимал, как это ухаживать — его детдомовское детство давало о себе знать. Да и я особо ему претензий не предъявляла.
Я, наверное, все успела сделать. Главное — вырастила трех замечательных детей. Уже есть и внуки, и правнуки. Однажды даже довелось поплавать в Черном море зимой. Может быть, иногда жалею, что не получила высшего образования, но тогда было не до этого. Мне 92 года, но я и не заметила, как пролетела жизнь. Что могу посоветовать молодым? Цените каждый день.
